Жар степей и ветер лесов сверкали в его глазах, но он тряхнул головой и, спрыгнув с жеребца, отдал поводья в ее руки.
— Ты победила, — проворчал он. — Скачи, как дьявол!
Она повернула вниз на левый склон, а он быстро побежал вдоль хребта, спустился с ловкостью обезьяны по каменной стене, цепляясь за выступы и трещины, и оказался в самой гуще битвы.
Лезвия сверкали и звенели вокруг него, и лошади вставали на дыбы и топтали людей.
Конан завопил, как волк, и, уклонившись от взмаха сабли, воткнул свой длинный нож в живот всадника. В следующее мгновение он был в седле, яростно выкрикивая приказы афгулийцам. Увидев своего вожака, разящего туранцев направо и налево, афгулийцы приободрились и без колебаний приняли его командование.
В этом аду не было времени спрашивать или отвечать на вопросы.
Всадники толпились в тесноте ущелья, коля копьями и рубя саблями, сталкивались грудь в грудь, коля кинжалами, когда на мгновение появлялось достаточное пространство. Когда воин падал, он не мог больше подняться из-под топтавших его копыт.
Вес и физическая сила имели основное значение в данных обстоятельствах, и вождь афгулийцев делал работу за десятерых, он рубил и колол, как одержимый. В такое время привычка много значит, и воины, видевшие Конана во главе, сильно воодушевились, несмотря на свое недоверие к нему.
Но численное превосходство тоже имело значение. Фут за футом афгулийцы отступали назад. Все ближе и ближе они были к тупиковой стене ущелья. У Конана промелькнули тревожные сомнения, сдержит ли Юсмина свое слово. Она могла присоединиться к своим воинам, повернуть на юг и оставить его и его отряд погибать.
Наконец, после, казалось, столетия отчаянной битвы в долине возник другой звук, отличный от клацания стали и воплей сражавшихся. Звук приближался и превратился в рев труб, который потряс стены ущелья. Пять тысяч всадников Виндии обрушились на воинов Секундерама.
Этот удар расщепил полки туранских воинов, разбил их и разбросал их остатки по всему ущелью. В одно мгновение натиск на афгулийцев ослаб, всадники-туранцы заметались в панике, а эмир упал с каштрийским копьем в груди.
Победители кинулись в погоню, и по всей долине и на склонах ближайших гор рассеялись беглецы и преследователи. Афгулийцы, которые оставались на конях, вырвались из расселины и присоединились к погоне за своими врагами, принимая неожиданную помощь так же, как они приняли своего вождя.
Солнце опускалось за далекие скалы, когда Конан в кольчуге, запачканной кровью, с ножами в руке и на бедре подошел к Юсмине, сидевшей в окружении своих вельмож.
— Ты сдержала слово, Деви! — воскликнул он. — Клянусь Кромом! Хотя был момент, когда я усомнился в тебе. Смотри!
С неба пикировал коршун чудовищных размеров.
Клюв величиной с саблю мелькнул над нежной шеей Деви, но Конан был быстрее — тигриный прыжок, неистовый взмах ножом, и коршун, издав ужасный человеческий крик, метнулся в сторону и рухнул вниз, в реку в трехстах футах ниже. Когда он падал, он превратился в человеческое тело в черном плаще с раскинутыми широкими рукавами.
Конан с окровавленным ножом в руке повернулся к Юсмине.
— Ты снова Деви, — сказал он.
Он усмехнулся, глядя на ее расшитую золотом накидку, которую она накинула поверх наряда горной девушки.
— Я должен поблагодарить тебя за спасение жизни моих бродяг, которые наконец убедились, что я не предатель.
— Я все еще должна тебе мой выкуп, — сказала она.
Ее темные глаза сверкнули, оглядывая его.
— Я заплачу тебе десять тысяч золотых монет.
Он сделал нетерпеливый жест, стряхивая кровь со своего ножа, и сунул его в ножны, вытирая руки о лохмотья.
— Я заберу твой выкуп в свое время, — сказал он. — Я возьму его в твоем дворце в Айдхиу, и я приду с пятьюдесятью тысячами воинов, чтобы проследить за справедливостью.
Она засмеялась, подняв поводья.
— А я встречу тебя на берегах Юмды с сотней тысяч!
Его глаза сверкнули одобрительно и с восхищением, и, шагнув назад, он поднял руку в жесте, показывающем, что дорога свободна.
Тамарис, королева Хаурана, пробудилась от сна в тишине, которая не походила на обычное спокойствие спящего дворца.
Она лежала, уставившись в темноту, и удивлялась, почему погасли свечи в золоченых канделябрах. Но Тамарис вдруг начала ощущать мерцавшее пятно в темноте перед собой. Она наблюдала, озадаченная. Пятно росло, и его яркость увеличивалась по мере того, как оно расширялось, — растущий диск мертвенно-бледного света парил на фоне черноты бархатной портьеры на противоположной стене. Привстав, Тамарис затаила дыхание. Темный предмет показался в этом круге света. Это была человеческая голова!
Испугавшись, королева открыла было рот, чтобы позвать своих стражников, но что-то ее остановило. Круг становился бледнее, а рисунок головы четче. Вскоре Тамарис заметила, что это маленькая изящная женская голова с благородной осанкой.
Королева внимательно всмотрелась в лицо. И, о ужас!
Черты лица были ее собственными! Она как бы глядела в зеркало, которое чуть изменило ее облик, придавая хищное мерцание глазам и мстительный изгиб губам.
— Иштар! — выдохнула Тамарис. — Я заколдована!
К ее ужасу, видение заговорило и голос был подобен сладкому яду.