Он прошел через линию воинов, и гиганты в кольчугах боязливо расступались, давая ему дорогу, стараясь не коснуться края его длинной мантии. Всадники в султанах тоже посторонились. Перешагивая через трупы, Тзота подошел к темному королю. Все затаили дыхание. Силуэт в черной броне угрожающе возвышался над хрупким человеком в шелку и размахивал над его головой окровавленной шпагой.
— Я предлагаю тебе жизнь, Конан, — сказал Тзота с жестокой радостью.
— Я предлагаю тебе смерть, колдун! — проскрипел в ответ Конан.
И длинная шпага, поднятая стальными мускулами и яростной ненавистью, резко опустилась, чтобы погрузиться в тощее тело Тзота. У солдат вырвался крик ужаса, но колдун сделал столь быстрый жест, что глаз не смог за ним уследить и просто положил руку на плечо Конана. Свистящее лезвие отклонилось. Гигант в черном тяжело упал на землю и больше не шевелился. Тзота беззвучно засмеялся.
— Смотрите на него и не бойтесь: лев потерял зубы.
Короли пришпорили коней, подъехали ближе, с почтением рассматривая поверженного дикаря. Конан лежал без движения, его широко раскрытые глаза смотрели на них в бессильной ярости.
— Что ты с ним сделал? — боязливо спросил Амальрус.
Тзота показал кольцо со странным камнем. Он резко сжал руку, и из кольца выскочил стальной нож.
— Он смазан соком пурпурного лотоса, который растет в болотах Стигии, — сказал маг. — В тех самых болотах, где водятся призраки. Укол — и недруг парализован. Впрочем, не навсегда. Закуйте его в цепи и положите в повозку. Солнце заходит: нам пора ехать в Хорсемиш.
Страбонус повернулся к Арбанусу.
— Мы едем в Хорсемиш с ранеными. Нас будет охранять королевская кавалерия. А ты поедешь со своими людьми к границам Аквилонии для осады Шамара. Как только сможем, мы присоединимся к вам.
Армия с рыцарями, закованными в железо, лучниками, копейщиками и интендантством отправилась разбивать лагерь. А два короля и колдун, куда более могущественный, чем они, ехали в это время к столице Страбонуса, окруженные пышной королевской гвардией. За ними следовали повозки с ранеными. В одной из них лежал Конан, король Аквилонии, закованный в цепи, с горечью поражения в сердце, с яростью тигра, попавшего в западню.
Яд, уничтоживший силу его мускулов, не парализовал мозг. Повозка, мерно покачиваясь, ехала по равнине, а он оплакивал свое поражение и вспоминал… Амальрус послал к нему гонца, умоляя о помощи: Страбонус опустошил западные рубежи его земель — между одной из границ Аквилонии и южным королевством Кота. Амальрус просил только тысячу всадников и присутствие Конана, чтобы навести порядок среди обеспокоенных подданных. И что же? Конан привел с собой в пять раз больше воинов, чем просил предатель, он вступил в Офир, ни о чем не подозревая, и встретил соперников, объединившихся против него. Он сражался, как лев, но что могли сделать пять тысяч рыцарей против двух армий?
Глаза Конана заволокло красным туманом, вены готовы были лопнуть от ярости, в висках стучало. Никогда в жизни он не испытывал такого бессильного гнева. В его уме проносились события его жизни, панорама мимолетных сцен, он сам в разные годы: варвар в звериных шкурах, наемный солдат в кольчуге и маске, корсар на борту галеры с драконом на носу, оставляющий кровь и трупы вдоль южных берегов, капитан в броне на черном жеребце, король на золотом троне под знаменем с изображением льва, а под ногами толпа придворных и благородных дам в ярких нарядах. Но толчки повозки и звезды над головой возвращали его к реальности, к предательству Амальруса и колдовству Тзоты. И все-таки стоны и крики раненых в других повозках наполняли его сердце жестокой радостью.
К полуночи они пересекли границу Офира, и на заре на горизонте показались высокие минареты Хорсемиша. Над стройными сверкающими башнями возвышалась угрюмая алая цитадель, казавшаяся кровавым пятном на небе. Это был замок Тзоты. Мраморная дорога вела на вершину, откуда крепость нависала над городом. Склоны горы были слишком круты, чтобы можно было подняться по ним, минуя дорогу. С высоких стен цитадели можно было смотреть на широкие белые улицы, мечети и минареты, лавки, храмы, жилища и рынки. Глаз останавливался на королевском дворце — драгоценном камне в оправе великолепных садов за высокими стенами, полных фруктовых деревьев и прекрасных цветов, где вечно журчали искусственные ручьи и хрустальные фонтаны. И над всем этим угрюмо зависла цитадель, как кондор, выслеживающий добычу, погруженный в темные размышления.
Мощные решетки между огромными сторожевыми башнями открылись, и король вошел в свою столицу между двумя рядами сверкающих копьеносцев, и пятьдесят труб протрубили ему салют. Но толпа не спешила на вымощенные белым камнем улицы, чтобы бросать цветы под копыта лошадей победителей. Страбонус скакал впереди, чтобы известить о сражении, а народ, с неохотой оставивший свои дела, смотрел, разинув рот, на своего короля. Такая малая свита… Что это — поражение или победа?…
За ночь Конан пришел в себя. Он вытянул шею и чуть приподнялся, чтобы посмотреть на чудеса столицы, которую многие называли Королевой Юга. Еще совсем недавно он мечтал подъехать к этим золоченым решеткам со своим закованным в железо эскадроном, под знаменем с изображением льва. А теперь его везут сюда скованным, без брони, лежащим в повозке победителя, как плененного раба! Он грубо расхохотался, и солдаты вздрогнули: так рычит проснувшийся лев.
В глубине цитадели, в зале с высоким сводчатым потолком из разного агата и дверьми с инкрустацией из темных драгоценных камней, собрался необычный совет. Конан Аквилонский, покрытый кровью, текущей из многочисленных ран, стоял перед теми, кто взял его в плен. По обеим сторонам от него стояли по шесть черных гигантов, сжимавших в руках могучие топоры. Тзота, Страбонус и Амальрус, разодетые в золото и шелка, валялись на диванах, обнаженные мальчики-рабы наливали им вино в сапфировые чаши. Конан, окровавленный, смуглый, в набедренной повязке, скованный по рукам и ногам цепью, смотрел на врагов с презрением. Под спутанной массой черных волос, падавших ему на лоб, яростно сверкали голубые глаза. Что ему этот пышный зал, вся эта мишура завоевателей? Под его взглядом короли потупили взоры. Только Тзота не выглядел смущенным.